Сатир замер, оглянулся.
— Что, салага рогатая? Прощенья просить пришел?
Леха стиснул зубы, но стерпел. Пить хотелось невыносимо.
— Прощенья просить — это хорошо. — Сатир вальяжно расселся на выступе, даже умудрился закинуть ногу за ногу. Сложил ручки на животе. — Ну, давай, рогатое! Я жду. Ну?!
— Да ладно тебе... — буркнул Леха. Сглотнул — и сморщился. Пересохший кадык драл горло, как наждачная бумага. — Пить хочу ужасно. Как с этими модерами связаться? Кажется, аппаратура сбоит...
Сатир прищурился:
— Какая еще аппаратура?
— Ну которая там, в реале! Чтобы тело поддерживать.
Сатир сморщился, как кислоты хватил. Смотрел на Леху, как на идиота. Хотел выдать какую-то колкость — но смолчал. Лишь тяжело вздохнул.
И стал спускаться вниз.
Слез на землю, встал перед Лехой. Ручки упер в бока, тяжелый взгляд в Леху:
— Ладно, упертый. На первый раз прощаю. Но смотри у меня, салага рогатая! В первый и в последний раз! Чтоб больше без фокусов. Понял?
Леха неохотно кивнул.
— То-то же! Сразу бы так... — смягчился сатир.
Прислонился плечом к валуну и стал объяснять...
Искоренять теток он помчался не просто так.
Маленькие озера, над которыми постоянно бурлят грозовые облака, — это его локация. Участок, к которому он привязан.
Не так жестко, как в обучалке. Там была лощинка, куда мог входить только Леха, и был берег моря, куда мог входить только сатир. Здесь, чисто теоретически, каждый может идти, куда хочет. Хоть вообще к переходам из седьмой зоны в соседние. Да куда угодно! — если сможет, конечно. Оживает сатир, если его убьют, недалеко от этих озер.
И это не просто. Те прозрачные растения, похожие на дохлых медуз, — из них игроки делают лекарства. Торгуют ими, неплохие деньги получают. А чтобы им жизнь медом не казалась, чтобы не мог любой новичок наловить этих медуз, сколько хочет, — для этого здесь сатир и посажен. Нападать на них и мешать собирать.
А чтобы он не зевал и не халтурил, не пытался отлынивать, — те медузы здор-рово жгутся. Не игроков жгут, нет. Игроки могут трогать медуз как ни в чем не бывало. А вот сатира как сковородкой прижигает, когда игроки вытаскивают медуз из воды. И чем больше медуз собирают, тем сильнее прижигает. Так что не мог он спокойно смотреть на тех теток, пока они в его озерце промыслом занимались...
У кабанов такая локация — лес. Если присмотреться, то между черными "листьями" есть еще зеленоватые наросты, похожие на желуди...
— К черту кабанов! — не выдержал Леха. — У меня-то что?!
Хотелось пить, мочи нет! Все тело превратилось в кусок вяленого мяса. Пить, пить, пить...
— Ты не ори, не ори, — пробурчал сатир. — Не у себя дома, понял?
Леха фыркнул и нетерпеливо врезал копытом в камни. Как же хотелось пить!
— Тебе, считай, повезло. У тебя локации как бы нет. То есть оживать ты будешь здесь, — сатир притопнул, — в долине, а так бегай где хочешь.
— А охранять что должен?
— А охранять тебе ничего не надо.
— А пить?.. — просипел Леха.
— А что — пить? Пей.
— Да не могу же! Рвет!!!
— Ну еще бы. Ты, лапушка, кто? Ты монстр, вот ты кто. Там, на воле, грабил, насильничл, убивал? Пил людскую кровушку, изверг в человеческой личине?
Леха тихо застонал. Терпеть было невозможно. Ни жажду, ни потоки этого ерничанья...
— Ну а теперь все, попался, — как ни в чем ни бывало болтал сатир. — Кончилась твоя лафа. Содрали человеческую шкурку с твоего поганого нутра, изверг. Чтобы всю правду без прикрас было видно. Понял?
— Господи, ты можешь по-человечески сказать, что я должен делать?!
— Да я же и говорю: кровушку людскую пить тебе отныне — без маскировки. Чтобы всем, значит, было видно твое истинное лицо, страшилка ты картонная...
— Ты хочешь сказать...
— Ага. Точную пайку не знаю, но, думаю, человек пять-шесть за день должен за новыми аватарами отправлять. Ловишь, мочишь и питаешься теплой кровушкой, морда твоя злодейская... — почти ласково закончил сатир. — Понял?
— Да ладно тебе... — пробормотал Леха. — Издеваешься? Ну издеваешься же, да? — почти взмолился.
— Да нет, шутки уж давно кончились, — помрачнел сатир. — Жаль, что ты этого все никак не поймешь... Не будешь убивать, жажда будет еще сильнее.
— Куда уж сильнее-то!
— Хочешь узнать? — хмыкнул сатир.
— Но это же... Это же как пытки...
— Во народ, а! — восхитился сатир. — О правах человека вспомнил... О правах человека надо было раньше думать, пока на свободе гулял! Но там-то ты об этом не думал, да? Пронесет, типа? Ну вот и пронесло...
Леха только закрыл глаза, уже мало что соображая. Пить. Хотя бы стакан воды... Хотя бы половинку...
— И потом, ты вообще хоть глазком глянул на то, что подписывал? Про боль там черным по белому написано. Только никакие это не пытки, а "стимуляция социальной активности перевоспитуемых", — процитировал сатир. — Понял? По-русски говоря, это чтобы ты не только о себе думал, эгоист рогатый, но запомнил, что бывают еще интересы окружающих. Законы и традиции, которые надо соблюдать. Непререкаемо. Усек, нет? Упертый ты наш... Так что это ты сам себе делаешь больно, а не они...
— Я ничего не делаю... — пробормотал Леха.
— Вот именно! Ничего не делаешь. А ничего не делать — это тоже занятие, между прочим. Или я тебе не предлагал прошвырнуться, тех двух телок пободать, а потом сладко закусить?
Леха не ответил. Пить хотелось неимоверно.
Голова сама поворачивалась к озеру — к воде, такой желанной, прозрачной, зовущей...
Шагнул туда...
— Эй, эй! Не дури! — заступил дорогу сатир. — Кому сказал, не дури! Только хуже будет!
Леха его уже не слушал. Оскалился и рванул вдоль скальной стены — чтобы хоть как-то отвлечься от жажды, грызущей изнутри. Невыносимой.
— В пустыне попробуй! — крикнул сзади сатир. — Если тебя сюда перевели, там должно что-то быть! А если нет, дуй дальше на запад! Там Гнусмас, город этой зоны! Народу должно быть до...
*** Солнце не село — по-южному свалилось за горизонт, строго сверху вниз, как сверкающий пятак в черную щель свиньи-копилки. Сумерки обернулись кромешной темнотой, сверху сверкали звезды.
Копыта с шелестом взбивали песок, дюны надвигались и опадали позади, как волны — огромные валы тьмы, летящие под морем звезд.
Жажда...
Это была уже не жажда. Это стало чем-то большим. Гораздо большим!
Голова превратилась в иссохший череп, внутри которого прыгал язык — вяленый кусок мяса, шершавый и неживой.
Глаза горели. А когда моргал, было только хуже — иссохшие веки скоблили по сухим глазам так, что хотелось орать от боли. Ноги, шею, спину, все суставы ломило. Тонны песка и стальных опилок перекатывались в суставах, обдирая хрящи, кости и нервные окончания. Каждый шаг, каждое движение, каждый удар копытом отдавались болью, — но не бежать он не мог...
Во всем мире осталась только боль — и жажда, которая сильнее этой боли. Гораздо сильнее!
Только боль и жажда...
Сначала Леха решил, что это еще одна звезда. Голубая звезда над самым горизонтом. Только эта звезда не дрожала, как все остальные звезды у горизонта, не переливалась зелено-красно-желтой рябью, — а горела упрямым оранжевым огоньком, и становилась все ярче.
Почти не соображая, что делает, Леха повернул на нее, бежал на эту звезду. Нет, не звезду... Уже можно различить, что это огонь.
Огонь — люди — кровь...
Господи, неужели эта боль, эта жажда — скоро уйдут?!
Леха быстрее заработал ногами, стрелой слетая с дюны. Огонь пропал. А когда Леха взобрался на следующий гребень, далекий оранжевый огонек распался на два.
Один горит высоко над землей — узкий, вытянутый вверх, словно пламя огромного факела. Мертвенно-голубой.
Другой огонь ниже, где-то на уровне на земле. Этот красновато-желтый, живой — костер...
Костер — люди — кровь!
Всего через несколько дюн! Какая-то пара дюн!
Пролетели одна за другой. Быстрее, быстрее! Туда...
Надвинулся черный вал последней дюны, скрыв огни. Леха, стиснув зубы, работал ногами. Вырывая копыта из податливого песка, выбрасывая себя вверх, к последнему гребню, отделяющему от того, что так нужно...
В голове не осталось никаких мыслей. Остались только жажда, боль в каждом суставе — и рефлексы. Именно они заставили затормозить и рухнуть в песок, едва из-за гребня дюны показались огни.
Первый огонь, вытянутый — и был факел. Огонь вырывался из высокой трубы. Под трубой гудел мощный мотор. Гулял шатун, вращался тяжелый маховик, вгоняя в землю и вытаскивая обратно длинный поршень...
Нефтяная вышка.
Перед вышкой горел костер, вокруг сидели трое людей. Рядом с ними, шалашиком, стояли три автомата. И одни из людей, черт бы его побрал, сидел лицом сюда...
Меланхоличное лицо, задумчивые глаза. Мечтательно глядящие поверх костра...
Прямо сюда!
Жажда уже была невыносима. А то, что могло ее утолить — близко, совсем близко... Стиснув зубы до боли, Леха лежал, вжавшись в песок, и терпел. Терпел и внимательно смотрел.
Если поднимется тревога, и эти трое успеют добраться до своих автоматов...
Есть всего один шанс. Всего один.
Если убьют, то оживешь в новом теле, далеко в Кремневой долине. И придется опять бежать через пустыню. Один на одни с темнотой, морем звезд — и жаждой и болью. Которые все сильнее и сильнее... Еще несколько часов? Невыносимых, бесконечных часов...
Ну уж нет!
Нет.
Ошибаться нельзя.
Очень осторожно Леха приподнялся и, по-пластунски загребая копытами, стал сползать с дюны. Не дай бог оказаться черным силуэтом на фоне неба, густо усыпанного звездами! Тот с печальными глазами смотрит сюда. Прямо сюда... Гребаный мечтатель!
Двое других сидят спиной. Леха забрал вправо, чтобы один из них оказался между ним и тем мечтателем, все пялящимся поверх костра на дюны. И, когда черный силуэт закрыл глаза мечтателя, чуть приподнялся и, пригибаясь к самой земле, засеменил еще ближе к костру.
Сглатывая иссохшим горлом, где сухая кожа драла друг дружку, — но заставляя себя двигаться медленно. Бесшумно.
Все ближе к свету костра, к гулу мотора. Люди у костра о чем-то болтали. Тихие голоса, добродушные смешки...
Двадцать метров.
Тише, тише, не спешить. Шалашик из автоматов совсем рядом с костром...
Десять метров.
Еще тише, чтобы не вспугнуть. Только не вспугнуть!
Мечтатель и еще один в рабочих комбинезонах, а третий в камуфляже. Погон нет, но форма явно военная. И сидит ближе всех к шалашику из автоматов. Ему только руку протянуть...
Леха чуть приподнялся с песка. Чуть-чуть. Как кошка перед броском — брюхо у самой земли, а ноги дрожат от напряжения.
Сначала того, в камуфляже. Чуть подтянуть вперед левую заднюю ногу, чтобы мощно толкнуться правой... Леха поджался.
Ну, на три-четыре. Три, че...
Он рванулся — и тут в темноте за костром протяжно заскрипело.
Леха рухнул в песок, вжался в него. Дыхание вырывалось быстрыми и короткими толчками.
Что там еще, в темноте за костром?!
В отсветах от костра угадывались большие круглые баки. Нефть там хранят? Наверно. Но что там могло скрипеть-то?! Словно дверь открывали!
Нет, одни из баков не круглый, а угловатый. Сарайчик. Затесался между баками, вот в темноте сразу и не заметить.
Оттуда в свет костра вышел человек, тоже в синем комбинезоне. На коленях, на груди — черные маслянистые пятна. Рабочий. Вот только на поясе у него висела открытая кобура, а в ней крупный револьвер. Сорок пятого калибра, не меньше. Прямо ковбой, а не нефтяник.
— О, все в сборе! — сказал ковбой. — Ночки доброй.
— Привет... Ночи... — кивнули двое, что сидели к Лехе спинами. Они сразу увидели ковбоя.
Обернулся и мечтатель:
— Трямы, — сказал он улыбаясь, но голос почему-то прозвучал не радостно.
Ковбой подошел к костру, хлопнул мечтателя по плечу:
— Ну, что? Вахту сдал, вахту принял? Домой пошел?
— Да не... Посижу еще с вами. Хорошо тут, почти как у настоящего костра. Лучше любого чата...
Остальные понимающе захмыкали.
Довольные, неспешные, расслабленные...
Леха сглотнул — и сморщился от боли. Бесполезно сглатывать, только еще больше боли в ободранной глотке. Но чертовы инстинкты заставляли. Жажда грызла изнутри, не давая спокойно лежать.
Снова приподнялся с песка, подобрался...
Ковбой покосился налево, к факелу на нефтяной вышке:
— Эй, на рее! Солдат спит, служба идет? Привет!
Леха стиснул зубы, но заставил себя плюхнуться в песок. Черт бы их побрал! Еще один?!
Факел из горящего газа слепил глаза. Но, кажется... Да, на фоне звездного неба рядом с нефтяной вышкой вытянулся вверх еще один темный силуэт. Как слон Дали: сгусток темноты далеко вверху, поддерживаемый снизу тоненькими ножками... Наблюдательная вышка?
— Привет... — долетело оттуда. Голосом сонным до зевоты.
— Конкурентов смотри не проспи! А то возьмут нас тепленькими!
— Да не просплю... Тут у меня ночная оптика, все как днем...
— Да брось ты его пугать, — сказал мечтатель. — Нет здесь конкурентов. Вообще тишь да гладь. Как на курорте, блин...
Парень в камуфляже хмыкнул, кивая.
— А монстры? — возразил ковбой, присаживаясь к костру напротив мечтателя. — Смотрите, как нагрянут к вам урки в звериных шкурках, мало не покажется.
Едва сдерживаясь, Леха с тихой ненавистью глядел на мечтателя. Только он сидел лицом, все остальные спиной. Позади бесконечные часы пустыни, темноты и боли. Рядом то, что так нужно... И только эта сволочь мешает!
— Да ладно, монстры... — сказал мечтатель. — Такие же люди. Ты их не трогаешь, и они тебя не трогают.
Но ковбой не согласился:
— Не скажи. Просто так уркой в звериной шкурке не становятся. У нас вот вчера в соседнем подъезде один такой почти людь влез в квартиру. Днем, там только девчонка восьми лет, после уроков пришла. Так эта сволочь...
— Ладно, пойду я... — поморщился мечтатель.
Встал, кивнул оставшимся у костра и зашагал в темноту, к бакам с нефтью и чему-то угловатому.
Леха дрожал от нетерпения, едва сдерживаясь. Ну шагай же ты быстрее, черт бы тебя побрал!
Наконец в темноте скрипнуло, через секунду чуть слышно хлопнуло.
Ковбой у костра не переставал бубнить. Привстал, чтобы сесть удобнее — лицом к остальным, на место мечтателя...
Но не успел.
Леха ворвался в свет костра и расшвырял их, как игрушечных солдатиков, — прочь от шалашика из автоматов!
Ковбой что-то крикнул, на вышке изумленно охнули, — а через миг оттуда тяжело забухало. Бым, бым, бым! Трассирующие нити били сверху вниз в песок — и тут уже грохало по-настоящему. Разрывные пули рвались над песком, встряхивая воздух, как стенки огромного колокола. Взбивали вверх тучи песка.
Уши заложило, каждый выстрел отдавался в голове тяжелым ударом. Если бы это было в первый раз, наверняка застыл бы в ступоре. В первый раз ведь и застыл...
Но тот первый раз остался в двух годах позади, далеко на юге. И сейчас Леха не застыл. Быстро крутился между этими смертельными нитями, отыскивая в тучах пыли тех троих.
Они уже поднимались, но Леха снова сбивал их на землю, и давил копытами, бил рогами... Топтал, рвал — и ревел, больше не в силах сдерживаться от жажды, грызущей изнутри...
В памяти не осталось того, как все это кончилось.
Просто в какой-то момент оказалось, что никто больше не убегает, и никто больше не пытается убить. И крупнокалиберный пулемет больше не бухал с вышки.
И ночь словно отодвинулась. Вокруг светло, как днем — из простреленных бочек вытекла нефть и загорелась. Ветер сносил маслянистый дым в сторону, окутывая нефтяную вышку черной, чуть светящейся изнутри стеной.
Поперек рабочей площадки валялась наблюдательная вышка. Хрупкая, как осинка. Снес ее с одного удара, подломив сразу две опоры.
Какие-то механические устройства, замершие возле баков с нефтью...
Перегонный аппарат, цистерна для бензина, — к ней уже подбирались ручейки горящей нефти, вытекшей из простреленных бочек.
Болел левый бок, опаленный разрывами крупнокалиберных пуль.
Но это все так, не важно...
Прикрыв глаза от наслаждения, Леха пил. Вкус странный — одновременно и солоноватый, и железом отдает. Но почти сразу влюбился в этот вкус. Сразу и навсегда.
Жажда отступала. То, что грызло изнутри несколько часов, заставляя стонать от желания и боли во всем теле. То, что превращая в тварь, способную думать только о том, как бы напиться — теперь это отступало, уходило...
Леха жадно пил, всасывал эту густоватую жидкость, дороже которой сейчас не было ничего...
Где-то протяжно скрипнуло.
— Не, народ, посижу еще с вами, — с ленцой начал знакомый голос. — А то как в реал выйдешь, моя грымза тут как тут, сразу привяжется и запряжет... Эй, народ, вы где? Что у вас тут вообще...
Леха поднял морду.
Мечтатель сделал еще несколько шагов — и замер. Уставился на Леху, как мартышка на удава.
Еще один живой сосуд с несколькими литрами этого блаженства. Леха шагнул к нему... и остановился. Потряс головой. Господи! Так же нельзя...
Мечтатель смотрел на Леху, и его лицо съеживалось от отвращения.
— Зачем?.. — выдавил он, и попятился. — Господи, ну зачем?..
Зачем...
Леха стиснул зубы, поглядел ему в глаза — и дернул головой на сарайчик: уходи!
Едва сдерживаясь.
Уходи, черт бы тебя побрал! Быстрее!!! Пить хотелось, все еще очень хотелось...
Кажется, еще не все трупы высосал, где-то в пыли должно быть еще двое с кровью, — но все равно. Невозможно было спокойно смотреть на это тело, в котором несколько литров крови, утоляющей эту чертову жажду...
Леха крикнул, чтобы он уходил — но из пасти вырвался лишь оглушительный рев. Чертов движок игры! Вблизи игроков все слова монстров превращались в звериные звуки...
Мечтатель наконец-то опомнился. Развернулся и бросился обратно к двери.
И бычье тело будто само собой рванулось за ним. Леха хотел остановиться — приказывал себе остановиться! — но что-то внутри было сильнее. Будто все это происходило не с ним, а с кем-то другим. Словно он только глядел на все это со стороны...
Пулей промчался к домику — и зацепил рогом мечтателя за руку, когда тот схватился за ручку двери.
Мечтатель дернулся в сторону, налетел на штабель из бочек, заляпанных нефтью — и тут Леха его нагнал. Вбил в этот штабель, пришпиливая рогом к жести...
Рог проткнул тело мечтателя, пробил бок бочки. Потекло маслянисто-черное, в нос ударило запахом нефти — но сейчас было не до этого. Леха повалил мечтателя вниз, грудью на песок.
Высвободил рог из его спины и резко крутанул головой — врезал по шее мечтателя наотмашь самым кончиком рога. Под затылком. Стальной наконечник рога распорол плоть и позвоночник, из артерии брызнула кровь, и Леха припал к ней, как с стакану с ледяной водой...
И сосал ее, пока не высосал до последней капли. Потом шагнул дальше, где в пыли лежали еще не высосанные ковбой и парень с вышки. И снова пил, пил, пил...
Все, до последней капли...
И будто очнулся.
Из пробитой бочки натекло нефти. Чавкало под копытами, покрыло все вокруг маслянистой лужей, как черным зеркалом.
И оттуда на Леху глядело бычье рыло.
Глаза красные, с набухшими сосудами, вот-вот лопнут. Дикий взгляд — взгляд убийцы, который уже переступил ту грань, за которой все едино. На лбу бурыми пятнами застыла кровь. Струйками стекала с морды, со скул, с носа...
Ноздри широко вздымались и опадали, вздымались и опадали. Эта тварь готова была рвать ради крови еще и еще. Ноздри знали это, и широко раздувались — чтобы не захлебнуться в чужой крови...
Леха врезал копытом в нефть, разбивая эту мразь.
Морда разбилась на кусочки, перемешалась в ряби — но быстро собралась воедино. Нефть не вода, успокаивается быстро.
Леха попятился от лужи, потом развернулся и пошел прочь, стараясь не смотреть вокруг. Потом побежал.
Прочь отсюда...
От трупов, съежившихся без крови, как куклы. От перевернутой наблюдательной вышки и решетчатой фермы с нефтяным насосом, от баков, от перегонной машины. От рева огня, пожирающего все это...
От черных зеркал нефти, из которых выглядывала морда твари — в которой, как из злой карикатуры, сквозь бычье обличье проступали черты того Лехи, что остался в реале.
Черты, застывшие на его лице в тот чертов день, когда он случайно заглянул в бочку с водой — подернутую переливами бензинового пятна. Черную-черную в отблесках огня, сжирающего дома и сараи вокруг, тушки баранов, застывшие тела людей... И — тихо, редко, потеряно, как призраки в обезлюдившем театре — бесцельно бродящие фигуры в камуфляже, все еще сжимая автоматы, уже не нужные... Не знающие, что делать теперь. После. Их не учили, что делать после. Им лишь вдолбили, что делать до и во время. А вот после...
Тогда на его лице была его собственная кровь, но глаза так же налились кровью, — от двух суток без сна, от страха и ярости. И ноздри ходили ходуном, а из переплетения теней вдруг выглядывали лица тех, что видел раньше — когда они вылетали под ствол автомата...
Леха мотнул головой, прогоняя это. К черту, к дьяволу, к сатане! Это осталось — должно было остаться! — далеко в прошлом. Давным-давно, в одной далекой-далекой южной провинции...
Только это не осталось там.
Ноги предательски дрожали, как и тогда. И опять он брел прочь от того, что сделал. Что его заставили сделать.
И опять не мог убежать от всего того, от чего хотел убежать...
Леха взвыл от бессильной ярости, упал в песок, зарылся в него мордой — стирая чужую кровь и свои убийства. Боль обожгла шкуру, но Леха драл морду о песок, тер копытами. Сдирая застывшие пятна крови, сдирая взгляд убийцы, дикий и ошалевший — что после всего случившегося небо не упало. Мир вертится, как и прежде. Как ни в чем не бывало...
***
Он бежал не останавливаясь, не сверяясь по звездам.
Несся к скалистой стене, к валунам, в которые можно забиться — и попытаться уснуть, укрывшись в снах от того, что было. К мелкому шибздику, с которым можно перекинуться парой слов... Хотя бы чертовой парой слов!
Шкура на правом боку, между броневыми наростами, заросла быстро — Леха это чувствовал. Струпья засохли и отвалились, и ветер холодил новую шкуру. Здесь, как и в обучалке, раны на монстрах зарастают быстрее, чем отваливается грязь.
Но во рту остался солоновато-железный привкус крови...
И опять бежал.
Сквозь ночь, тишину и одиночество.
Полное одиночество.
Лишь ветер в ушах, стук копыт, да дюны — черные застывшие волны. И ночь. И пустота. И вокруг, и внутри...
Раньше с ним хотя бы были жажда и боль, отвлекавшие от мыслей. Теперь — никого.
Совсем никого.
Полная пустота.
И еще, где-то далеко позади — опустевшая нефтяная вышка. Бойня, заляпанная кровью и нефтью...
Наверно, он ошибся с направлением. Скальная стена была тут как тут: черная полоса вдоль горизонта, на которой нет звезд. И чуть темнее неба, — оно уже начинало светлеть.
Стена — тут как тут, а вот прохода, через который тогда вполз в Кремневую долину, а потом вылез обратно, — этого прохода не было.
Леха побежал медленнее, покосился влево. Прищурился, вглядываясь. Стена убегала до горизонта, и никаких расщелин не видно. Вправо — то же самое. Нет никакой щели.
Ну и в какую же сторону идти?
Леха совсем остановился.
Оборвался стук копыт, стих шум ветра в ушах. Стало тихо.
Тихо-тихо...
Странный миг, когда ночь превращается в рассвет. Затихло все, даже ветер. Ни одного пылевого смерчика. Воздух застыл, прозрачный и прохладный, можно услышать свое дыхание, удары пульса в ушах...
Крик ударил по нервам, как оголенный провод. Леха оступился на ровном месте и завертелся: что это?! Откуда?!
Вопль не кончался, поднимался выше и выше, — и вдруг как отрезало.
Лишь звенит тишина, да собственный пульс толкается в барабанную перепонку...
Почудилось?
Черт его знает... Леха подождал, прислушиваясь, но больше ничего не слышно.
Ладно. Куда же идти? С какой стороны проход?
Леха оглянулся. Следы от копыт тянулись в песке, взбираясь к гребню последней дюны... А может быть, занесло в сторону? Когда человек долго идет или бежит без ориентиров, его всегда заносит в сторону. Правшей вправо, левшу влево...
Значит, занесло вправо? Тогда теперь налево, чтобы вернуться к расщелине. Леха повернулся налево, поднял ногу...
И замер.
Снова крик. На этот раз еще громче, яростнее... и безнадежнее. Обреченный. Не то птичий, не то... Леха поежился.
Кажется, из-за дюн справа.
Стараясь не стучать копытами, Леха стал карабкаться на дюну, добрался до гребня — и тут же упал вниз, вжимаясь в песок.
Да, здесь. Впереди двое мужиков топтались на чем-то золотистом...
Опять извращения генной инженерии?
Похоже, без них тут не обошлось. И без мифологии тоже. Гарпия, так это называется? Голова, тело, бедра — женские. Ниже колен птичьи лапы, а вместо рук крылья, из длинных рыжих перьев, блестящих как медь.
Сейчас изломанные, вбитые в песок тяжелыми сапогами...
Длинные волосы — такие же медные — рассыпались по песку, словно светящийся ореол вокруг головы...
Один мужик — высокий, широкоплечий, в камуфляжном комбинезоне и синеватой каске — стоял на левом крыле. Вскинув к плечу ружье, он целился в скалистую стену.
Там из-за камней выглядывали еще две гарпии. Одна серебристая, другая черная. Выглядывали — и снова прятались за камни. Не решались вылезти на открытый уступ, далеко выступающий из стены, словно трамплин.
Второй мужичок был поменьше ростом, сухонький. В джинсах, в голубой рубашке и в синей бейсболке, напяленной задом наперед. Над козырьком ядовито-желтая надпись: "Wintel sux".
Этот топтался на правом крыле гарпии. Дуло своей винтовки он вбил гарпии в рот, чтобы не мотала головой. Склонился к ней, почти дыша в лицо:
— Где камни, сукина кошка?
Говорил он мягко, почти нежно. Язык у него заплетался, он явно перебрал с горячительным в реале. И даже со спины, не видя лица, одного этого голоса достаточно, — он улыбается.
И от этой улыбки, которой не видно, лишь слышно в голосе, — по хребту прошлись мурашки. Вот кого надо сажать в эту игру в шкуру монстров...
Леха переполз через гребень, приподнялся и тихонько засеменил вниз. Забирая вправо, к пустыне. Чтобы потом зайти на них со спины...
Медленно, заставляя себя сдерживаться. В прохладном рассветном воздухе звуки словно становились громче, растекались далеко-далеко, не желая затихать. Надо очень осторожно, очень тихо...
— Будем карту чертить, синичка драная? — снова спросил мужик. Голосом мягким до приторности, до отвращения, до тошноты.
— Да чего ты с ней нянчишься, Куч! — пробасил мужик в каске. — Вот так ее... Н-на!
Он с разворота пнул гарпию под ребра. Хрупкое тельце дернуло от удара, аж приподняло над землей — но не перевернуло. Крылья, прижатые к песку сапогами, держали гарпию как распятье.
— Ур-род! — рявкнул напарник, мигом растеряв всю мягкость. — Убьешь ведь, мудак! Ты...
Он выдернул ствол карабина изо рта гарпии, вскинул верх и выстрелил по скалам, — в серебристую гарпию, выскочившую из-за камней на карниз.
Пуля вышибла искры далеко над гарпией, но она тут же нырнула обратно за камни. Черноволосая подружка тоже спрятала голову.
— За теми следи лучше, а не рот свой разевай! — рявкнул Куч. — Придурок, мать твою шпалой... |