часть вторая
САБОТАЖНИК
Какое же, все-таки, прелестное личико у Красотки... Эх, встретить бы такую в реале... Леха вздохнул, подцепил труп Красотки на рог и поволок к холму. Мимо двух огромных тел, еще чадящих жирным дымом, Пупсика и Крысенка. Почти близнецы: по два с лишним метра ростом, по два центнера раскаченных мышц, по центнеру бронежилетов, по минигану... Даже лица почти одинаковые. Только у Пупсика ежик волос стального цвета, а у Крысенка светло-светло-русый. И еще на плечевом щитке бронежилета надпись, выведенная красным распылителем: "Bite me". С юмором, гаденыш... Этот порядочно кровушки попортил. Посообразительнее и Красотки, и Пупсика. И сильно посообразительнее... Обожженный бок ныл, левая задняя нога никак не желала шагать, лишь волочилась сзади. Пуля вошла куда-то между броневыми наростами и порвала сухожилие чертов Крысенок! Леха затащил труп Красотки на склон холма, сбросил с рога. Здесь, на склоне, было множество таких трупов. За два дня накопилось несколько десятков: и Пупсики, и Крысята, но больше всего Красоток. Свеженькие, едва-едва начали разлагаться, почти целые. Ну, если не считать кроваво-черных ран от рогов, опалин от огнемета и развороченных ран от крупнокалиберных пуль минигана. Карапузы частенько попадали друг в друга. Леха уложил Красотку, как она должна была лежать среди этих трупов. Вблизи сразу и не сообразить, а издали сразу видно, что лежат в строгом порядке. Огляделся нет ли туманных облачков, предупреждающих о загрузке игроков? но все чисто. Пяти выносов подряд карапузам хватило, чтобы они рассорились вдрызг и ушли в чат выяснять, кто же из них виноватее. Можно и к капищу... Сатир ждал у самого входа. Последние полчаса он так и стоял, привалившись плечом к гранитному блоку. Ручки на груди, глазки с прищуром разглядывают Лехины подвиги. Как методично, раз за разом выносил трех карапузов. То протыкал рогами, то затаптывал, но чаще просто заставлял ошибаться и расстреливать друг дружку из миниганов или сжигать из огнемета. Значит, на блокпосту отсиделся, говоришь... пробурчал сатир. Леха с самым невинным видом кивнул, чуть пожав плечами ну да, отсиделся, откуда вообще взялись какие-то сомнения? и тоже оглянулся на лощину. От изумрудного и идеально ровного газона, травинка к травинке, ныне почти ничего не осталось. Всю лощину перепахали очереди от миниганов цепочки маленьких черных кратеров от разрывных пуль. Пропалины от струй огнемета, почти слившиеся в одно сплошное черное пятно, между которыми почти не осталось травы. Последние трупы Пупсика и Крысенка еще чадили. Вокруг холма это уже сам Леха постарался, орудуя огромными копытами чернели ямы и кучи вывороченной земли. Целая сеть крошечных окопчиков. Перед каждым бруствер из трупа Пупсика или Крысенка, теперь уже и не узнать, кто где был, все сильного обгоревшие. Для того и нужны, чтобы принимать на себя очереди минигана и струи огня. Эти ребята и большие, и в тяжелых бронежилетах. Красоткины трупы на такое не годились, маленькие и недолговечные. Очереди миниганов рвали их в клочья за один проход, а огнемет превращал в крошечную горсть обугленных черпков. Зато они годились для другого... Самое главное оружие было выше, за этой полосой земляных укреплений. На склоне холма. Отсюда, почти с двухсот метров, трупы складывались в буквы: "ЛОХИ". Это из трупов Крысенка и Пупсика. Повыше еще одно словно, на этот раз только из трупов Красоток. Подлиннее, и еще недостроенное: "МАЛЕНЬК". Дальше начатое "И", пока только вертикальная спинка из двух трупов Красотки. Эти простые буквы выводили из себя куланутую малышню, и выводили здорово, до поросячьего визга. Между делом они пытались раскидать эти буквы, и ошибались грубее и чаще. Пупсик налегал на "лохов". Крысенок этот явно посообразительнее, и его куда сильнее бесило недостроенное слово. И не стыдно тебе? спросил сатир. Леха покосился на него, но ничего не сказал. Они же дети! Тебе что, никогда не говорили, что глумиться над детьми нехорошо? Маленьких обижать низ-зя! Сейчас он говорил без тени иронии, но за два дня, проведенных здесь, Леха уже привык к этим постоянным подколкам. Дети цветы жизни, невозмутимо отозвался Леха. Их либо в воду, либо в землю. Сатир хмыкнул, а Леха вздохнул. Сатира-то можно провести на невозмутимом голосе. Вот если бы еще внутри был хоть след этой невозмутимости... Ночью толком выспаться не удалось. Едва закроешь глаза и тут же кажется, что именно сейчас на лугу взбухли туманные шары, пронзаемые желтыми вспышками. Все ночь вздрагивал и то и дела открывал глаза не появились ли на лугу карапузы? Или еще кто-то решил заглянуть в обучалку... И бои с карапузами вовсе не такие уж легкие, как это кажется сатиру. Малейшая ошибка и горящий бензин... Леха стиснул зубы, не давая воспоминаниям целиком всплыть из памяти. Отгоняя их к черту, к черту! и без того паршиво. Так, надо успокоиться. Хоть немножко, хоть чуть-чуть... Смотри, не все коту масленица, покачал головой сатир. Если этот Пупсик догадается потереть куки, и эти двое у себя тоже потрут, будет тебе и новая лощинка, с иголочки, будет и праздник. Без наскальных надписей и без укрепрайона. Посмотрим, как ты тогда зашутишь. Сдается мне, они уже почти все твои шуточки выучили, только надпись тебя еще и спасает... Леха вздохнул. Тут сатир прав. Карапузы штурмовали лощину второй день подряд. Вчера часов шесть. Потом, слава богам, случился перерыв на сон, и вот теперь опять, с утра пораньше! Изредка уходили ругаться в чат, но с упрямством, достойным изучения арифметики и зубрежки неправильных глаголов, возвращались обратно. Интересно, они когда-нибудь учатся?.. пробормотал Леха. Может быть, отозвался сатир. Пожал плечами: Каникулы. А-а... Черт! Никогда бы не поверил, что буду так ненавидеть каникулы... Но сатир уже не слушал. Он задумался, провалился глубоко в себя, и только пальцы едва заметно подрагивали, потирая золотое кольцо в ухе. Что ж, хорошая идея... Леха опустился на землю, поджав под себя ноги. Закрыл глаза, попытался прогнать напряжение, расслабиться. Мысли лезли в голову, но если не давать им пускать корни, а тихонько отталкивать прочь, как дохлых медуз, качающихся в морских волнах... Кажется, начало получаться... В бок пихнуло. И еще раз, настойчивее. Леха вздохнул и открыл глаза. Приступ задумчивости у сатира прошел так же быстро, как и налетел. Ты вот что, рогатый. Тебя, похоже, скоро переведут в полноценные игровые зоны, и... Так скоро? Ты же говорил, через неделю? Говорил, согласился сатир, как-то подозрительно покорно. И тут же взорвался: А еще я тебе говорил, что нефиг было народ крошить! Говорил?! Что не хочешь подыхать, просто бегай! Говорил?! А ты что? Самый умный? Ну вот теперь и воняй! Слишком хорошую статистику набрал за два дня, на лохастого новичка ты уже не тянешь. Так что все, кончилась твоя халява. Сразу в основные зоны пойдешь! Сатир даже всхрапнул от избытка чувств, но взял себя в руки. Ладно, это все фигня, если между нами девочками... Ты вот что запомни, заторопился он. Никому ничего не говори. Ни как тебя зовут, ни за что попал. Никому и ничего. Понял? Да у меня ничего такого, начал Леха. Я же рассказывал: просто случайная авария, и... Слышь, ты! Парнокопытное! взъярился сатир. Ты по-русски понимаешь?! Я тебе... И замер на полуслове. Так и застыл с открытой пастью и вскинутой рукой, с уставившимися в одну точку глазами, совершенно неподвижными. Замерли, повиснув в воздухе, капельки слюны, брызжущие из его вонючей пасти. Шум ветра в ушах, шелест пожухлой травы, далекий грохот прибоя, все это пропало, скрывшись под ватной тишиной. Леха попытался двинуться, но не смог. Будто окунули в невидимый цемент, мигом застывший. Все вокруг превратилось в одну огромную фотографию, и он был просто еще одним ее кусочком... А потом все исчезло.
По глазам резануло, как ножом. Леха зажмурился, и тут навалился жар. На голову, на спину, сдавливая с боков... Заползая в ноздри удушливой сухостью... Кожу над копытами обожгло. Леха зашипел сквозь зубы, переступил, но стало только хуже. Копыта еще глубже вошли в это обжигающее. Податливое и рассыпающееся, как... Стараясь не вдыхать жар, пышущий в ноздри, Леха чуть открыл глаза. Ноги по щиколотку увязли в песке. Мелкий, как пудра, и рыжий-рыжий, почти ржавчина. Во все стороны. Куда ни кинь взгляд дюны, дюны, дюны. До самого горизонта, как-то незаметно переходящего в небо мутное, грязное, выгоревшее. Оттуда дул жаркий ветер. Тащил по дюнам тучи пыли, крутил волчки из песка. Над всем этим висело солнце и палило, палило, палило... Порыв ветра ударил по глазам, резанул россыпью колючей пыли. Леха зашипел и мотнул головой а что еще сделаешь, когда вместо рук еще две ноги присобачили?! Глаза режет, а ничего не сделать. Терпи. И жар под ногами, как от печи. Верхний слой песка раскалился под солнцем так, что плюнь и зашипит. Только плюнуть-то и нечем. Во рту сухо-сухо, в горле першит. А пытаешься сглотнуть, чтобы не першило, еще хуже. Каждое сглатывание маленькая пытка. Как куски наждачной бумаги глотать. И ни намека на тень. Только дюны, дюны, дюны. До самого горизонта. Застывшие валы песка, накатывающие на тебя... Леха шагнул вбок, разворачиваясь, чтобы глянуть назад и зашипел. Шкуру над копытами как кипятком обдали. Так и застыл с поднятой ногой, не решаясь дальше двинуть ее вбок, где еще не потревоженный слой песка, прокалившийся на солнце. Но что-то делать надо, не жариться же здесь заживо! Осторожно разбивая копытом верхний слой песка, разгоняя его в сторону как пену с пива эх, пиво! хоть бы глоток воды! Леха медленно развернулся. Ну слава богам! Здесь были скалы. Высокие, метров двести. Сомкнувшиеся в отвесную стену. Тянется и влево и вправо, убегая до горизонта. А вон и расщелина, кажется. Черная трещина с желанной тенью! Стараясь ставить ноги отвесно, пусть раскаленный песок целует копыта, а не жалит шкуру над ними! Леха двинулся к стене. Сначала медленно, с непривычки глубоко увязая в песке. Потом приспособился и пошел быстрее, потихоньку побежал... Солнце палило и палило, топя в зное, из которого никак не вырваться. Виски стягивало раскаленным обручем. А стена и щель, с черной прохладой за ней! почти и не приближается... В голове уже звенело от жара, когда ноги наконец-то перестали проваливаться в податливый песок. Здесь, под стеной, песок слежавшийся, плотный. Можно идти не увязая. Еще несколько шагов... И вот она, расщелина! Леха бросился туда и тут по голове врезало. Прилично так, до искр перед глазами... Пошатываясь, Леха помотал головой. Что это было? А, чертовы оглобли! Рога широкие, как бампер машины. А щель узкая-узкая. И сзади еще так жарит... Оскалившись от нетерпения и досады вот она, тень и прохлада, какие-то пара шагов, да не пускают! Леха наклонил голову вбок. Выкрутил шею так, что левый рог почти уткнулся в камни под ногами, а правый задрался далеко вверх. И шагнул вперед. Теперь уперлись плечи, но Леха только оскалился и нажал сильнее, втискиваясь. Броневые наросты заскрипели по камням, высекая искры, но все же он шел вперед. Продирался, шаг за шагом в живительную тень. В темноту и прохладу. Господи, хорошо-то как... Щель стала шире, уже не приходилось протискиваться. Броневые наросты лишь изредка чиркали по камням. Тропинка повернула. Леха изогнулся, как мог, чтобы вписаться в поворот. И так-то голова повернута боком, а теперь уж совсем как рогатый глист, почти распластался между каменных стен. И тут тропинка нырнула вниз. Камни ушли из-под ног, бычья туша ухнула вниз, а тропинка гнулась все круче... Леха побежал, чтобы не рухнуть. Из-под копыт выскакивали камни и неслись вниз, прыгая между стен. В расщелине заметалось эхо, дробясь и набирая силу, обрастая хвостами все новых и новых ударов. Вход остался далеко позади, стало темно. Лишь высоко над головой тонкая нитка света между краями расщелины, да только от нее никакого толка. Валун поперек прохода, или обрыв в двух шагах впереди ни черта не разглядеть! Но ноги сами несли вниз, только успевай переставлять. Если рухнешь, тогда уж точно костей не соберешь... И Леха несся вниз, стиснув зубы от напряжения, чтобы не подвернуть ногу на камнях, выскальзывающих из-под копыт; чтобы не свернуть окончательно шею, и так уже вывернутую до хруста в позвонках! Рога сшибались с выступами стен, высекая искры и каменную крошку, и тяжелые удары откидывали голову назад, к самой спине, скручивая шею и продергивая болью через всю спину. А вокруг ревело и грохотало, все сильнее и сильнее, закладывая уши... Так же резко, как ухнула вниз, тропинка выровнялась. Впереди стало светлее, нож света разрезал темноту на две части, и Леху вынесло из скал. В несколько шагов Леха сбросил скорость и встал. Потом, медленно и очень осторожно, повернул голову так, как ей полагалось сидеть на шее. Под затылком хрустнуло, стрельнув болью дальше в спину... Леха оскалился но боль отпустила. Кажется, пронесло. Цел. А сзади все ревело и грохотало из щели, словно там катилась целая лавина... Леха стоял, жмурясь от яркого света, и озирался. Пустыня осталась по ту сторону стены. Здесь все было иначе. Огромная долина, сплошь покрытая камнями: здоровые валуны, булыжники, мелкая щебенка и ни кусочка простой земли. Далеко справа среди этих камней сверкали голубые зеркала целая россыпь озер. Маленькие, еще меньше, совсем крошечные, уже не озерца, а просто большие лужи... Много-много. Над ними, над самой водой, клубились тучи. Густые, тяжелые, иссиня-черные. С проскакивающими сполохами зарниц. А слева, метрах в ста пятидесяти от прохода... Леха зажмурился и помотал головой. На миг показалось, что тепловой удар все-таки схлопотал. Но когда открыл глаза, видение не пропало. Огромное скопление... чего? Вышек? Это было настолько странное зрелище, что даже и сравнить-то не с чем. Какие-то странные конструкции из металлических балок, перекладин, решетчатых ферм... Если на что-то это и походило, то, пожалуй, на огромные мачты электропередачи. Только перевернутые вверх тормашками: узкой вершиной вниз, а кверху расширяясь. Поднимались над землей метров на пятьдесят, и стояли впритык друг к другу. И все эти балки, перекладины, решетчатые фермы, все это вверху смыкалось, переплетаясь в единое целое. И все это отполированное, зеркально гладкое. В этих металлических джунглях отражалось солнце, отражались его отражения, отражались отражения отражений, все множась и множась... Миллионы крошечных злых солнышек били оттуда по глазам, как острые булавки, и... Позади с шорохом осыпались камни. Леха крутанулся назад, оступаясь на булыжниках. От прохода его отрезали. У входа в щель стоял здоровенный... кабан? Вытянутое свиное рыло с огромным пятачком, шкура розовая, как у вареного поросенка, только уши черные. Изо рта, задирая верхнюю губу, торчат клыки. Стоял он, как и оставшийся далеко в обучалке сатир, на двух ногах. Только ростом был не метр с кепкой, а все два двадцать. А в передних лапах почти как человеческие руки, только очень мускулистые, что-то похожее на кусок толстой трубы. С одной стороны пошире и потяжелее, с другой поуже, можно удобно схватиться... Выломал в тех металлических джунглях? Кабан держал железяку, как дубину. Умело так, уверенно. Волик, нах... пробасил кабан, ухмыляясь. С ленцой сплюнул и шагнул на Леху, лениво покручивая в руке железяку, как биту. Леха шагнул вбок, к валуну там дубиной особо не размахаешься, но оттуда вылез второй кабан. Меньше первого, сухонький, почти тощий. Шкура совершенно белая, а глаза красные-красные, как на фотке дешевой мыльницей. Ну че вылупился, телка рогатая? тут же заголосил он. Че вылупился, говорю?! его писклявый голосок опасно поднялся, сорвавшись на истерические нотки. На колени, падла! Привыкай! Ты тут никто, и звать тебя никак! Понял? У него тоже была железяка только маленькая и тонкая, вроде стального прута. Щуря свои красные глазки и покручивая битой, альбинос двинулся на Леху с другой стороны. Леха попятился, забирая влево, чтобы видеть обоих кабанов... Но там оказался еще один. Каштановый, в пятачке тяжелое золотое кольцо, а сам здоровый, как шкаф. Еще крупнее первого. И дубина длиннее и больше. Он нес ее на плечах, как коромысло, расслабленно перекинув руки через концы. Ну да, конечно... Чего ему напрягаться-то? Кого бояться, при таких габаритах и с такой битой? Ну ты, бычара! взвился альбинос. Ты че, не понял?! Ну-ка делай "ку", я сказал! Давай-давай... покивал черноухий. Опять сплюнул. Леха тихонько скосил глаза вправо, влево но отступать некуда. Окружили. На колени, сука! не унимался альбинос. Ну-ка "ку" делай, падла! Ну?! Черноухий опять медленно сплюнул, поудобнее перехватил биту и пошел вокруг Лехи. Обходил по всем правилам: не очень быстро, на средней дистанции, усыпляя внимание. Не дурак подраться... И тот, каштановый, наверно тоже. Леха повернул, чтобы держать чурноухого перед собой... Щебенка предательски разъехались под копытами, и Леха чуть не рухнул. Нет, ну ты че, не понял?! оскалился альбинос. Леха опять переступил, чтобы держать черноухого перед собой черт с ним, с этим мелким психом! два здоровяка куда опаснее! и опять оскользнулся на камнях. Ладно... Леха перестал крутиться. Чему быть, того не миновать. Ты че молчишь, падла? крикнул альбинос. Борзой, да?! Сейчас рога-то обломаем, петух рогатый! Не, рога потом, пробасил черноухий, не переставая кружить вокруг Лехи. Сначала по ногам. По колену. Мв-цо! сочно причмокнул он, изображая звук, с каким молоток вошел бы в сырой бифштекс. И нога в другую сторону. Прикинь, да? Он заржал. Альбинос улыбнулся, но сначала бросил быстрый взгляд на каштанового, тот невозмутимо стоял, все так же перекинув руки через биту, и только потом старательно захихикал. Леха шоркал задними ногами, раздвигая верхний слой мелкой щебенки, предательски скользкой и подвижной. Ниже камни крупнее. Надежнее для опора. С них можно сделать рывок. Всех троих, конечно, не завалить, но одного-то, вот этого черноухого, проткнуть можно. По крайней мере, попытаться... Давайте, боровы, давайте, сказал Леха. Шутки у вас тупые, но вы давайте, тренируйте языки, вам пригодится... Ты кого боровом назвал! взвизгнул альбинос. Черноух, ты слышал?! Клык! покосился он на каштанового... Но Леха на альбиноса уже не смотрел. Черноухий кабан взмахнул битой и рванулся навстречу... Но так и не добежал. Каштановый кабан по-прежнему с совершенно равнодушным рылом, словно его тут вообще не было, чуть выбросил вперед копыто и подсек ногу черноухого. Несильно, лишь едва коснулся но точно. Ноги черноухого заплелись. Он рухнул на камни, растянувшись во весь рост, и взвыл. Вскочил, не переставая подвывать. Острые камешки распороли шкуру. На коленях, на груди, на локтях выступили сотни темно-алых капель, словно кровавый пот. Клык, ты чего?.. тихонько пискнул альбинос, косясь на каштанового и пятясь за камни. Бляха муха! взревел черноухий, разворачиваясь. Да ты че, Клык? Совсем забурел, да?! Он рванулся на каштанового а тот даже не шелохнулся. Еще и ухмылочка появилась. Черноухий подскочил к нему, замахнулся... И сдал назад. Лишь стоял, до хруста вцепившись в дубину обеими руками. Сам остынешь, или помочь? лениво осведомился каштановый. Крутой, да?! зашелся черноухий. Крутой?! От напряжения в руках его дубина мелко подрагивала. Заткнулся, я сказал, все так же тихо и почти ласково предложил Клык. Но было в его тоне что-то такое... Черноухий звучно сглотнул и отступил. А Клык шагнул к Лехе и добродушно оскалился: Ну здорово, новичок. Леха покосился на черноухго тот с тихой ненавистью глядел в затылок окольцованному. Альбинос, все еще пугливо косясь то на каштановго, то на черноухого, то на Леху, потихоньку подбирался поближе. Да, эти двое натуральные психи. А вот этот, с кольцом, вроде, ничего. Вменяемый. Да и масть тут, похоже, именно он держит. И вам здрасьте, коли не шутите... Как звать-то? спросил каштановый. Леха. Руки не подаю. Альбинос бросил взгляд на каштанового, потом на злого, но бессильного что-то сделать черноухого. И, видимо, что-то скалькулировалось там, за этими красненькими глазками. Он старательно захихикал, ловя Лехин взгляд. А каштановый шутки словно и не заметил. Помрачнел: Леха... Тут знаешь, сколько Лех бегает? Леха смотрел на эту добродушное пожалуй, даже слишком добродушное, кабанье рыло, и вдруг почему-то вспомнился сатир. Перед тем, как его выбросило из обучалки. Что-то сатир хотел сказать, что-то очень важное... Клык, не получив ответа, прищурился, и добродушие резко пошло на убыль. Брови сначала вопросительно приподнялись, потом кабан посмурнел...
|